Господствующая вера между черкесскими племена­ми есть магометанская, секты суннитской. Беспокойная и воинская жизнь, которую они постоянно ведут, охлаж­дает в них усердие к исполнению обрядов своей веры. Однако ж и между ними встречаются примеры строгого исполнения велений Корана - исполнения, доходящего иногда до религиозного фанатизма. Вера Мухаммеда вве­дена между черкесами религиозным усердием крым­ских ханов, с которыми они некогда были в тесных сно­шениях. Из всех племен, населявших северный склон Кавказского хребта, кабардинцы первые приняли веру магометанскую. Впоследствии духовным влиянием ту­рок, занявших крепость Анапа, число поклонников про­рока постепенно увеличилось, и ныне ислам совершенно водворился в этой части Кавказа. Надобно, однако же, из этого числа исключить жителей морского побережья, от Геленджика до мыса Хизе, и долин, к нему примыка­ющих: из них немногие только, совместно с дворянами, придерживаются закона пророка, а все прочие остаются без определенного верования, придерживаясь обряда приношения животных в жертву и возлияния (libation). У них нет ни особых строений для молитвы, ни жертвен­ников; храмом служит им заповедная роща под откры­тым небом. Единственный символ предмета поклонения их есть деревянный крест особой формы, в виде буквы Т, прислоненный к дереву, около которого лежат другие подобные кресты, истлевшие от времени. Кроме ообядов, исполняемых при молебствии, черкесы прибрежные име­ют верование в единство Бога, в бессмертие души и в будущую жизнь, в которой воздастся каждому по делам его земной жизни.

По имеющимся об этой стране историческим сведе­ниям, известно, что жители ее исповедовали некогда хри­стианство, которое, полагать должно, водворено в ней в X, XI и XII веках ^[1] и поддержано сначала славянскими князья­ми тмутараканскими (Tamatarque), владевшими берегом Боспора Киммерийского и покорившими соседственные с ними племена, а потом влиянием Грузии, процветав­шей под управлением сильных царей, в особенности в конце XII века знаменитой Тамары, при которой вера христианская была проповедуема в самых недоступных местах Кавказа и усердием которой были воздвигаемы там храмы.

И ныне видны развалины храмов христианских во многих местах в стране черкесов (адыге), по верховьям реки Кубани, в особенности по северному склону от пе­ревала через Главный Кавказский хребет в Абхазию. До­рога через этот перевал из долины Дал на реке Кодор, обитаемой ныне цебельдинцами, служила в древности пу­тем сообщения между южным и северным подножия­ми Кавказа. Достойно замечания, что ни между верховь­ями Кубани и Черным морем, ни по берегу от Гагр до Анапы нет развалин, по коим можно бы заключать, что на этом пространстве существовали христианские хра­мы. По топографическому положению своему это про­странство всегда было вне влияния чужестранцев, и даже события, разновременно потрясавшие прочие части Кав­каза, не оставили на нем никаких следов.

Южнее, в Абхазии, опять видны развалины многих храмов, из коих один Пицундский устоял против разру­шительного влияния времени и довольно хорошо сохра­нил даже купол свой. При нем до постройки тут укреп­ления находился сторож: так велико было уважение ок­рестных жителей к этой святыне.

С ослаблением влияния Грузии ^[2] на кавказские пле­мена христианская вера между ними от недостатка про­поведников и церковных служителей неизбежно при­шла в упадок; а с падением Восточной империи и с по­явлением вместо оной владычества турок, все морское прибережье впало во мрак невежества и варварства. Вре­мя довершило уничтожение остатков христианства, ко­торые, слившись с мифами древних греков, послужили основой теперешних религиозных обрядов жителей вос­точных берегов Черного моря.

Постараюсь изложить эти обряды и те божества, в честь коих они совершаются,- изложить в том виде, в каком я их видел сам или узнал от стариков, исправляв­ших в торжественные дни должности жрецов.

Созерис считаеся божеством - покровителем хлебо­пашцев. Пришествия его горцы ожидают и празднуют его ежегодно в декабре, в одно время с нашим праздни­ком Рождества Христова. К этому времени вносится в дом сук о семи ветвях известного дерева, называемого гамшхут; к ветвям прикрепляются свечи из желтого воска, пирожки и кусочки сыра. В ожидании сказанного пришествия мужчины, сняв шапки, произносят извест­ные формулы молитв. В каждом доме имеются полочки, на которых хранятся куски желтого воска для этого упо­требления, а под полочками висят деревянные сосуды, назначенные исключительно для возлияния. Созерис а по­читают мореплавателем и прибытия его ожидают мо­рем. Есть еще поверье, что он отправился от берега по волнам моря пешком и точно так же пешком возвра­тится. По однозвучию имен и по историческим преда­ниям, в которых упоминается (у Геродота) о колонии егип­тян, пришедших в Колхиду задолго до занятия берегов Черного моря греками, Созерис не есть ли Озерис? Заме­чательно, что и во многих странах Европы есть обычай ставить накануне Рождества Христова елки, украшен­ные разными подарками для детей. Не относится ли он к первым векам христианства?

Ахин считается покровителем рогатого скота. И ныне существует фамилия, именуемая Тгахуахо, в переводе «па­стух Божий»^[3], которая в известное время приводит в за­поведную рощу корову и привязывает там к ее рогам кусок хлеба и кусок сыра. Окрестные жители толпой сопровождают ее в рощу и закалывают там; она и назы­вается Ахинова корова - Ахин и Чеме тлерекуо. Надоб­но заметить, что тело ее для снятия кожи и раздела на части переносят в другое место, потом для варки в при­готовленных котлах - опять на другое и, наконец, сва­ренным уже приносится на место пиршества. При каж­дом таком перенесении присутствующие, сняв шапки и взявшись за руки, пляшут вкруговую (une ronde) с напе­вом, присвоенным такого рода торжеству.

Есть между горцами поверье, что в старину, когда приближался праздник Ахина, одна из коров стада се­мейства Тгахуахо ревом и другими приметами указыва­ла, что она назначена в жертву, и сама отправлялась в заповедную рощу, отчего и прозывается тлерекуо, т. е. хо­дячей.

Как все это ни баснословно, но тем не менее спра­ведливо, что такие жертвоприношения совершаются и поныне исключительно у горцев, живущих по морскому прибрежью. Еще замечательно верование горцев, что ноги Ахина имеют раздвоенные копыта. Ясно, что Ахин есть Пан древних греков.

Зейгутх - покровитель наездников» Его призывают на помощь перед набегами и дальними наездами. Ему не присваивают никаких особых примет: вероятно, пре­дание о том изгладилось. Может быть, это Марс?

Мезитх — божество лесов, которого молят о счастли­вом успехе охоты. Горцы представляют себе его едущим верхом на кабане, у которого золотая щетина. По его мановению олени и лоси собираются в лесах, и тогда де­вушки доят самок их.

Емишъ - покровитель овец. Его празднуют в день впуска баранов в стада.

Тлепс - покровитель кузнецов. Он весьма уважаем в народе, так что имя его произносится и теперь вроде клятвы или божбы. Празднуют его весной, делая во вре­мя моления возлияния на железе плуга (лемехе) и на топоре и по совершении обрядов предаваясь забавам, из коих главная - стрельба из винтовок в цель, преимуще­ственно в яйцо, поставленное на видном месте. Над ра­ненными оружием поют песни, в которых призывается помощь Тлепса к излечению страждущего. Есть также поверье, что Тлепс был ремеслом кузнец, которого па­мять за святость его жизни осталась в уважении потом­ства. В известном лесу показывают могилу, в которой лежат бренные его останки. Не Вулкан ли это?

Хепегуаш ~ в переводе «дева вод морских». Празд­нуется ежегодно летом у берега моря, где после обыкно­венных молебственных обрядов в заключение пляшут кру­говую. Не Наяда ли это?

Псегуаш - дева вод речных. К ней прибегают с мо­лением о дожде, большей частью весной. В таких случа­ях молодые люди обоего пола обливают друг друга водой и в виде забавы плещутся в воде, до тех пор пока не наскучит.

Хятегуаш - дева, покровительница садов, вроде гре­ческой Помоны.

Тлохумишх и Шеберис упоминаются во время мо­лебствия, вслед за Созерисом. Так как им не приписыва­ют никаких особых качеств, то можно полагать, что это суть второстепенные божества свиты Созериса или про­сто прикладные имена его.

Хакусташ. Натухажцы и шапсуги почитают его сво­им гением-хранителем, а также покровителем волов па­хотных. Еще и теперь зажиточные семейства посвяща­ют ему одного из этих животных, которого не употребля­ют уже ни в какую работу и которое носит в таком случае название вола Хакусташа. Одно из поколений народа шапсугского, именно кобле, почитает его своим заступ­ником. В такой же точно чести Тугуплоху у поколения надхо и Тугузитха у поколения нетахо, принадлежащих к народу натухажскому.

Кодес. Горцы представляют его себе в виде рыбы и приписывают ему силу, удерживающую море в пределах берегов. Очевидно, это греческий Нептун.

Пшишане, Тгахалейк и Тгакофешу - суть божества домашние (Penates, lares). Название последнего в пере­воде значит «посланец Бога» - должно быть, Мерку­рий. Празднество в честь их называется Джегупе-maxa, т. е. праздник очага (du foyer).

Следующие праздники носят следы христианства.

Мерием - покровительница пчеловодства. В молит­вах своих к ней горцы величают ее матерью Великого Бога - Мериелг тгашхуо и ян. Нет сомнения, что эта Мерием есть Мария, как потому, что ее величают Божьей Матерью, так и по созвучию имен Марии и Мерием. Празд­нуют ее в августе, около нашего Успения дня. По снятии хлебов с полей, в особенности если урожай вознаградил труды земледельца, первое празднество в честь Мерием есть только начало длинного ряда других празднеств, возобновляющихся всякий вечер с плясками, пока не обой­дены будут жители всей долины или прихода - тгахапха.

Итлес - в буквальном смысле значит «год» и соот­ветствует нашему Новому году, потому что всегда празд­нуется к зимние месяцы.

Кутиш. Празднуется обыкновенно ранней весной, в соответствии с нашей Пасхой. Перед праздником две недели воздерживаются от употребления яиц в пищу; в [фаздник же яйца составляют непременную принадлеж­ность стола.

Ллеумешхе и Коаяште - праздники, наблюдаемые ежегодно ранней весной, один вслед за другим с неболь­шим промежутком времени. Первое слово в букваль­ном смысле значит «не ешь мяса», второе значит «взя­тие сыра». Судя по таковому смыслу названий и по пе­риодическому возвращению сих праздников ежегодно, всегда весной в одну пору, можно считать их мясопу­стом и сыропустом православной церкви. В это время у горцев непременно подаются пирожки, начиненные сы­ром, по вечерам же молодежь для потехи наряжает чуче­ло или куклу в какой-нибудь странный костюм. Это не­которым образом напоминает наши маскарады и переряживания. Забава эта и при ней непременно пляски носят название дадеуйг.

Трудно и почти невозможно собрать все разные по­верья, существующие у горцев и происшедшие от сме­шения идей, принесенных к ним христианством и за­тем магометанством, с предрассудками, оставшимися от времени язычества и идолопоклонства. Скажу о более разительных и примечательных.

К числу второстепенных мифов, уважаемых горцами, принадлежат Нарты, из коих они особенно отличают Саузерука. В честь его в один из зимних месяцев приго­товляются яства, коих часть откладывается и ставится в отдельном доме для заезжего; в конюшне же для его лошади припасены сено и овес и постлана в стойле соло­ма. Саузерук не является, но приезжает гость заезжий, который его заменяет. Появление гостя почитается доб­рым предзнаменованием и придает празднеству более веселости. Если б и никто не заехал, то все-таки пируют одни хозяева дома с друзьями и соседями. Замечательно, что в песнях, которые поются при этом, упоминается о земле или стране урусов. Урусами называют русских, но из смысла песни никак того вывести невозможно. Та­ким образом, гостеприимство, смешанное с религиозны­ми понятиями, любовью к родине и старыми предрассуд­ками, есть характеристическая черта нравов горцев, пре­пятствующая и поныне окончательному водворению у них исламизма. Надобно заметить, что со времен приня­тия закона Мухаммеда всеми племенами черкесскими (за исключением жителей морского прибрежья), к чис­лу нартов причислены наездники и герои легенд ара­витян.

К предрассудкам черкесов надобно прибавить страх и уважение к грому: для того, кто убит громом, смерть такая считается блаженством, и его придают земле на том самом месте, где он убит. Замечательно, что в торже­ственных напевах в подобных случаях часто повторяют­ся имена Шибле (гром) и Алия (искаженное имя Ильи).

Из записанного видно, что жители морского прибре­жья и горных ущелий отчасти происхождения натухаж- ского, шапсугского и даже абадзехского не имеют опре­деленных религиозных понятий, но веруют, однако, в един­ство высшего существа, создателя вселенной. Символ креста, видимый во всех заповедных рощах и лесах, есть ясный указатель, что вера христианская была водворена между горцами не столько силами оружия, сколько мо­ральным влиянием сильного народа, с которым они были в частых сношениях, ибо, судя по орографическому ха­рактеру страны их, невероятно, чтобы завоеватель мог ког­да-либо проникнуть в неприступные горы этой части Кавказа.

Что христианская вера водворена у них царями гру­зинскими, то это подтверждается названием джур, дава­емым черкесами кресту. Слово джур ясно показывает происхождение свое от грузинского джвари - крест. Рав­ным образом, имена дней недельных указывают, что эти народы принадлежали к православной церкви: так, сре­ду они называют бираскезий, пятницу - бираскешхуо, т. е. Малый и Великий пост (бираск - значит пост, зий - малый, а шхуо - большой, или великий), воскресенье - тгаумафу т. е. Божий день, назначаемый для отдыха и в который воздерживаются от всякой работы.

Понятия черкесов в некоторых случаях имеют сход­ство с понятиями древних скандинавов: так, например, в старых легендах упоминается о великанах и пигмеях, которых черкесы будто бы застали при приходе своем на теперешние земли и коих род впоследствии истре­бился; точно то же в рассказах скандинавских говорится о некотором муже по имени Нор в Стране великанов; на черкесском языке слово народ обозначает «богатырь». Имя Тор, которое живет еще у обитателей Исландии, обо­значает бога силы, владетеля - Перуна; у черкесов и те­перь бога называют тга и тгар. Подобное сближение требует филологического исследования.

Изложим обряды, совершаемые при общественных торжествах и праздниках.

Как выше было сказано, у черкесов нет особых стро­ений, посвященных молебствию. Священные рощи и леса, к которым никто не смеет прикасаться, заменяют хра­мы. Там, под тенью вековых деревьев, возносят они моль­бы к небу, призывая имя всевышнего Тгашхоу. В каж­дой долине есть по нескольку подобных рощ. К каждой роще причисляют по нескольку домов и семейств, коих можно некоторым образом почитать прихожанами ее - тгахапх. В известные дни года один из стариков, некто вроде жреца, избранный раз и навсегда, отправляет слу­жение перед дубовым крестом простой отделки и без украшений. Накинув на себя бурку, сняв шапку и став на колени, он громким голосом произносит молитвы, со­ответственные празднику или причине сходбища. Мо­литвы сии большей частью состоят в испрошении благ земных, урожая, дождя, избавления от повальных болез­ней, нашествия врагов и, вообще, всяких других бедствий. После молитвы он приступает к закланию приносимых в жертву барана, козла, коровы или быка: берет одну из зажженных восковых свечей, прилепленных к кресту, воском ее натирает волосы на лбу жертвы, затем совер­шает возлияние над головой ее приготовленным на этот предмет напитком, бузой  и тут же закалывает ее. Как видно, древний обычай жертвоприношений не изгладил­ся влиянием христианства. Далее, жрец берет в одну руку маленький пирожок или лепешку, а в другую дере­вянный точеный сосуд, вроде большой рюмки, наполнен­ный бузой, и, воздымая все это к небу, вновь молится. По окончании молитвы он подносит пирожок этот и сосуд к старшему из присутствующих, а несколько других чаш и пирожков отсылает другим присутствующим, которые потом передают их друг другу. Окончив таким образом обряд моления, жрец объявляет о следующем ближай­шем празднестве и назначает день, когда и куда именно собираться для того. При этих случаях делаются также объявления к общему сведению, по общественным де­лам, о найденных или пропавших вещах и подобные тому. Торжества эти носят общее наименование тгаха. Стран­но, что нечто подобное существует между татарами Юж­ной Сибири ^[4], где праздники называются тахтах. Заме­чательны сходством и созвучием эти два наименования.

Означенному торжеству, впрочем, еще не конец. Го­лову принесенного в жертву животного насаживают на длинныи шест, утвержденный в земле неподалеку от креста; кожу жрец берет себе, а мясо приготовляется тут же для пиршества. Во всем этом наблюдаются старые обычаи с неизменной точностью, как будто они опреде­лены канонами. Во время приготовления яств старики и старухи, взявшись за руки, составляют круг и с особым напевом открывают пляску, их вскоре сменяют моло­дые люди обоего пола, и веселость делается всеобщей. За пляской следует пир. Кроме изготовленного мяса, каж­дое семейство обязано принести столик, на котором по­ложены паста (круто отваренное пшено, или гомия), тща­тельнее обыкновенного приготовленная, пирожки с сы­ром и пр. Столики эти небольшого размера, такого, что вокруг каждого могут усесться человека 4 или 5, не бо­лее. Пирующие садятся на земле, на подостланные ветви и древесные листья, поджав ноги; садятся, впрочем толь­ко старшие, главы семейств. Не случилось мне видеть при этом отвратительного зрелища пьяных, хотя напит­ки их - мед и буза - хмельны и могут при неумеренном употреблении произвести опьянение. Молодые люди не участвуют в пиршестве, они довольствуются остатками от стола и во все время пира прислуживают старшим, разнося им яства и напитки. Женщины и девушки во время пиршества составляют отдельные кружки и ста­раются скрыть от мужчин, что едят: девушки скорее со­гласятся остаться голодными, чем допустить видеть себя жующими.

Есть празднества, в которых женщины не участвуют, и тогда плясок нет. Иные же совершаются дома, в кругу семейном.

У горцев существует еще обычай прыгать через огонь, как у русских на Ивана Купалу. Это бывает летом. Пры­гающие через огонь просят Мерием о прощении грехов и после этого почитают себя уже очищенными от них.

Жители морского прибрежья представляли до сих пор редкий пример постоянства в своих обычаях и при­вязанности к прежним поверьям и обрядам. Но с неко­торого времени стало преобладать между ними магоме­танство, которое давно исповедуется дворянством.

Пренебрежение и насмешки, которыми дворяне и жи­тели равнин осыпают своих отсталых собратьев за их старые религиозные обряды, если не искореняют сих последних, то сильно ослабляют. Обряды эти поддержи­ваются лишь на южном склоне хребта, и в 20-х годах были еще семейства, употреблявшие в пищу свиное мясо, хотя неявно. У жителей кубанских равнин и предгорий стоят везде мечети, население разделено на джемгаты, прежний быт предков уже забыт, а между кабардинцами и не подозревают его, так что рассказы о былом пред­ставляются им невероятной сказкой.

Несмотря на причины, содействующие упадку ста­рых обрядов, одно обстоятельство противоборствует еще скорому их падению, именно - недоступность края, со­хранявшая его от всякого внешнего вторжения: даже во время внутренних потрясений никогда он не был теат­ром действия. Он вообще мало посещается и между жи­телями его заметна грубость нравов, даже языка. Итак, оправдывается давнее замечание, что жители равнин во­обще более образованны и нравами мягче, чем жители стран горных.

Я выше сказал, что черкесы питают почтение к гро­му, именуя его Шибле. Опишу обряд, совершенный в при­сутствии моем над тремя козами, убитыми громом.

В один день летом я отправился из дома кунака моего Иендарко Магомета с несколькими спутниками вверх по долине Дуаб. Было ясно, только на вершинах хребта виднелись тучи. Мало-помалу они растянулись и заволокли все небо, пошел дождь, сначала небольшой, а потом сильный. Бурки у меня не было, а потому я дол­жен был искать убежища в ближайшем ауле. Вскоре послышался раскат грома и последовало несколько силь­ных ударов. Гроза, однако, скоро прошла, небо проясни­лось, и мы опять пустились в путь. Проехав несколько верст, мы увидели группу людей обоего пола и разных возрастов, выходившую из небольшого ущелья, примыка­ющего к долине. Подъехав к ней, узнали причину их сходбища: мы увидели трех коз, только что пораженных громом. Нас пригласили остановиться, в чем, по обычаю, нельзя было отказать, чтобы не обидеть, тем более что то были все люди знакомые. Около коз составился круг и началась обычная пляска с напевом, в котором часто по­вторялись слова: Шибле и Ялий (Илья). Между тем не­сколько человек отправились в лес, нарубили жердей и кольев, устроили из них на четырех столбах довольно высокий помост, уложили на нем коз и накрыли их ли­стьями. Помост делается высокий, для того чтобы ук­рыть трупы коз от хищных зверей. В то время как они устраивали помост, другие успели сходить в аул и при­нести оттуда разных съестных припасов, в том числе и несколько живых коз. Эти последние тут же были при­несены в жертву с обрядом возлияния, а головы их наде­ты на высокие шесты, воткнутые в землю около помо­стов. Вся эта процедура называется шибласха. Устроен­ного помоста, кольев и коз никто не трогает, и все это остается до совершенного разрушения и истления. Не­что подобное существует и у осетин, где в день пророка Ильи также насаживается на шест козлиная голова. Пока приготовлялись яства и варилась паста, заменя­ющая хлеб, молодежь обоего пола плясала с рвением, ве­селость и одушевление были общие. Когда все было из­готовлено, нас накормили, и только тогда отпустили в путь. Пир между тем продолжался до вечера и должен был, по обычаю, повториться еще в следующие два дня.

Когда гром убивает человека, то его хоронят на том же месте, где он убит, и вместо трех дней пируют семь кряду, ибо приписывают событию мысль блаженства.

Неподалеку от места жительства моего в долине Пшад стояло большое дерево, в которое некогда ударил гром. Дереву этому приписывали симпатическое свойство ис­целять лихорадки: страждущий приходил или приез­жал к нему с запасом приношений, большей частью пи­рожков, которые тут же и съедались приехавшими с боль­ным; перед отъездом они зашивали кусочек этого дерева в лоскуток материи и надевали больному на шею, чтоб он носил его постоянно; остальная часть той же материи привешивалась к ветвям вроде приношения. Дерево все было увешано подобными приношениями.

Суеверие - это общее наследие в роде человеческом - существует и у черкесов, хотя из него не выработалось у них, как у древних римлян, систематическая гадатель­ная наука. Между ними существует также фатализм древних греков - убеждение, что никто не может избег­нуть судьбы своей. Сверх того, они легковерны и полага­ют, что есть дни счастливые и несчастные, что существу­ют злые духи, привидения, домовые и что есть даже мес­та, где эти духи, приведения и домовые имеют пребывание. Многие уверяют, что они их видели и с большим трудом могли от них скрыться. У них есть также убеждение, предчувствие и верование в чародейство и сны.

Черкесы, как и другие народы, имеют своих гадате­лей или, лучше, гадальщиц, потому что гаданьем занима­ются обыкновенно старухи, не делая из него, однако, ре­месла, а побуждает только желание услужить тому, кто прибегает за этим утешением. Чаще же всего прибега­ют к ним за оным несчастные влюбленные. Старуха гадает в таких случаях на нескольких зернах фасоли (турецкий боб) с одним камешком.

Гадание у всех черкесов производится по лопатке (os huniera) домашнего животного, барана, например, или козы. Всматриваясь на свет в эту кость, предугадывают по животным линиям, в них находимым, хороший или дурной урожай, дождь или засуху, холод, суровую зиму, войну и, вообще, всякого рода благополучие или бедствие. Есть в этом роде гадания нечто основательное, конечно, до некоторой степени; в наших странах старые, опытные охотники по костям дичи предугадывают же будет ли зима слабая или суровая. Горцы приписывают лопатке все вещания и приводят в подкрепление того следу­ющий рассказ: один черкесский князек ночевал в со­седнем ауле и после ужина, всматриваясь в лопатку ба­рана, с которой за ужином очистил мясо, сказал присут­ствующим, что в эту ночь им нужно приготовиться к тревоге. И действительно, так гласит легенда, аул был атакован неприятельской партией, которая, благодаря предуведомлению гостя, была удачно отражена. Вот еще другая подобного рода легенда. Два брата гостили в со­седнем ауле, у одного доброго своего приятеля. Раз стар­ший из них пошел к другим знакомым в ауле и задер­жан был где-то за ужином. Возвратившись после ужина в дом приятеля, он не нашел там брата, и когда спросил о нем, то ему сказали, что он во время ужина смотрел в лопатку - и, встав из-за стола, оседлал свою лошадь и поспешно уехал, не объявив куда. Услышав это, старший брат потребовал эту самую лопатку, посмотрел в нее, улыб­нулся и сказал: «Брат мой увидел, что с женой его сидит наедине мужчина, но не рассмотрел, что мужчина этот - родной младший брат ее». Присутствующие, изумлен­ные его искусством, захотели проверить, правду ли он говорит, и послали узнать об этом нарочного верхового. Нарочный, возвратясь, привез известие, что сказанное го­стем совершенно справедливо.

Страх, наводимый мнимыми колдунами и ведьмами, бывает поводом гонений на них по обвинению пред Бо­гом и людьми в нарушении общественного спокойствия и благополучия. Понятия черкесов в этом отношении таковы, что, по мнению их, есть люди, из обоего пола, ко­торые имеют сношения с нечистым духом и посред­ством его приобретают способность превращаться в вол­ков, собак, кошек и даже делаться невидимками, когда пожелают. Таких людей они называют удде и приписы­вают им [виновность по поводу] изнурительных детских болезней, заразы и падежа скота, объясняя, что эти беды происходят от вредного влияния их глаз. Их же обвиня­ют в истреблении и собственных детей своих. Так точно некогда, особенно в конце XII столетия, в Западной Евро­пе закон признавал чародеев виновными в отступниче­стве от Бога.

Между черкесами существует поверие, что удды вес­ной, в известную ночь, собираются на вершине горы, на­зываемой Себеркуасха (Гора этого имени (на картах: Собер-оаш) находится в земле шапсугов, в верховьях речки Убин, в одном из отрогов, отделяющихся от Главного Кавказского хребта. Она замеча­тельна по своей, высоте, резко отличаясь от прочих возвы­шенностей, и видна издалека.)  приезжая туда верхом на жи­вотных всякого рода как домашних, так и диких. Ночь проводят они в пиршестве и плясках, а перед рассветом, схватив мешки, в коих у них содержатся все блага зем­ные, а в других - все вредное человечеству, в том числе и болезни, разлетаются по домам своим. Те из уддов, кото­рым мешка не досталось, гонятся за другими, стараясь отнять у них оные. Таким образом, все болезни, коими страдает человечество весной, приписываются уддам.

Было время, когда мнимые удды подвергались ча­стым гонениям, всяким обидам, даже пытке. Были се­мейства, называемые цысюе, т. е. знахарь, которым при­писывали дар узнавать чародеев. Когда предполагали, что болезни или другого рода страдания в околотке причи­нялись чародеями, то призывали знахаря и представля­ли ему подозреваемых в чародействе; а тот, по внима­тельном осмотре обвиняемых, указывал на виновных и отпускал признаваемых им невиновными. Таким обра­зом, если обличенные в чародействе не признавались пе­ред обществом в грехе своем, то их подвергали пытке, секли, сажали связанными между двух пылающих костров и заставляли съесть кусок печенки, вынутой из уби­той нарочно для этого черной, без малейшего пятнышка, собаки и зажаренной. Бедные жертвы, терзаемые подоб­ными мучениями, принуждены были сознаваться в том, в чем их обвиняли; а как жаренная печенка производи­ла в них тошноту, то народ и оставался в убеждении, что они изрыгают все зло, ими причиненное и в них скры­вавшееся. Уничтожив таким образом в виновном чары и взяв с них клятву навсегда бросить сношения с нечи­стым духом, освобождали его.

Теперь подобные расправы стали очень редки, одна­ко ж, не совершенно искоренились. Находясь в 1836 году в Екатеринодаре, я узнал, что у соседственного народа, хамышейцев, коих аулы видны за Кубанью, умы были встревожены от появления разных болезней, приписыва­емых уддам, что был вызван цысюе и что инквизицион­ная комиссия переходила из аула в аул для разыскания виновных. Во время пребывания моего в горах, я знал одно семейство, которого род был цысюе, и находился с ним в сношениях. Оно и до сих пор проживает в при­морской долине Бзид, прозывается Хутиноко и принад­лежит к поколению Тлечас.

Можно соболезновать о таком заблуждении черке­сов, но нельзя и удивляться ему, когда мы видим из ис­тории, что Парижский университет в 1293 году давал наставления к рассмотрению дел о чародействах, жалу­ясь на размножение их числа, и инквизитор Реми созна­вался, что в продолжение 15 лет инквизиторства своего он подписал 900 приговоров против лиц, изобличенных в чародействе.

С того времени, как черкесы приняли закон Магоме­та, хотя и водворился новый род идеи между ними, но не совершенно забыты и прежде существовавшие предрас­судки. В особенности в полной силе существует убежде­ние во вредном влиянии дурного глаза. Черкесы утверж­дают, что есть семейства, у которых дурной глаз родовой и передается из поколения в поколение. Для предохра­нения себя от такого влияния у черкесов-магометан су­ществует обыкновение носить на себе, навешивать на де­тей и привязывать к уздам любимых лошадей стихи Корана, зашитые в кусочек сафьяна; а в старину стихи Корана заменялись кусочком дерева, в которое ударила молния.

У черкесов есть еще предрассудок, что колокольчик спасает от воровства. Оставляя в поле, вдали от жилья и без присмотра какой-нибудь предмет, они привешивают к нему колокольчик и уже думают, что никто его не похитит. Надобно полагать, что в былое время навешива­нием колокола ограждалось церковное имущество от по­сягательства на оное.

 

 Впервые опубликовано: ЗКОИРГО. Тифлис, 1862. Кн. 5.