Глава X
...Черкесские лошади. Торговля лошадьми в Черкесии...
...Проблемой, которая занимала наше внимание в то время, была покупка лошадей для нас и наших слуг — дело, которое в глазах черкесов имеет первостепенную важность и к которому мы, должно быть, думали они, отнеслись излишне легкомысленно, необдуманно попытавшись приобрести их без предварительной консультации с нашим «кунак-беем», человеком большой мудрости и опыта, обладавшим глубокими познаниями по части лошадей. В таких случаях обычно все начинается с внимательного выбора лошади, потом идет детальное обсуждение ее ног и поступи; затем следуют галоп, шаг, троттинг, прыжки через заборы и стены с тем, чтобы выяснить, как лошадь слушается хозяина, и, наконец, обязательно предшествующая покупке торговля, в которой даже ни один йоркширец не смог бы проявить больше такта и изобретательности. Тот, кто пренебрегает этим правилом, не может рассчитывать на уважение в Черкесии.
Ничто не приводит продавца в такое замешательство, как готовность уплатить первую названную им цену за лошадь; у них в обычае запрашивать вначале, как минимум, вдвое большую цену, чем того стоит лошадь, ради удовольствия затянуть переговоры. Поскольку мы были гостями и иностранцами, считалось постыдным надуть нас; с другой стороны, в не меньшей мере непростительно было бы упускать выгодную сделку. Чтобы помочь им решить эту дилемму, мы решили поручить нашим слугам купить для нас лошадей; суета, которая поднялась, споры, возражения, торговля, мелочные придирки — все это, происходившее в обстановке примерной терпеливости и непоколебимой серьезности, доставляло видимое удовлетворение обеим сторонам.
Кавказские породы лошади различаются в зависимости от района, где они выращиваются: лошади с побережья и высокогорных районов маленькие и не сильные; лошади с низменностей и долин хороши для верховой езды, у них хорошие скаковые качества. Наибольшим спросом пользуются лошади кабардинской породы, и некоторые их экземпляры не опозорились бы в день больших скачек в Лейсестершире. За хорошую лошадь здесь платят десять фунтов стерлингов, за среднюю — от трех до пяти. Кобылы, которых здесь держат главным образом для пополнения табунов и на которых всадники считают зазорным для себя ездить верхом, колеблются в цене от двух до пяти фунтов. Такое же предубеждение против кобылиц существовало и в Европе в средние века. Лошади здесь в целом выносливые и послушные, легко привыкают к той службе, для которой их используют, и зачастую способны переносить лишения и тяжелые нагрузки во время набегов и походов. Черкесы обращаются с ними заботливо и даже с нежностью; я никогда не видел, чтобы черкес приласкал своего ребенка, зато лошадь он готов целовать и гладить; они заботятся о зимних запасах корма для лошадей в не меньшей степени, чем для своих семей. У лошадей на бедре, чтобы выделить их родословную, имеется тавро: сабля, стремя и тому подобное, и обладатель посредственной лошади утешается тем, что ставит этот знак — свидетельство высоких качеств, хотя и не раскрывшихся до конца у его лошади.
На несколько месяцев в году их выпускают на волю и держат в табунах на обширных пастбищах. Зимой считается дружеской услугой и знаком расположения позаботиться о лошади другого человека, которая может оказаться не в форме, и возвратить ее хозяину лоснящейся и годной к дальнейшему использованию.
Некоторые их представления о лошадях весьма оригинальны: например, они не дают им пить, когда они разгорячены, и в то же время нисколько не колеблются купать их в самой холодной воде. Спешившись, черкесы привязывают лошадей к дереву по соседству с кунацкой и не расседлывают их и не ставят в стойло в течение трех-четырех часов после возвращения из поездки. Подобные предосторожности предохраняют спину лошади от натирания и раздражения. Ни в одной из частей Кавказа лошадей не подковывают. На кубанских равнинах в подковах нет особой необходимости, и лошади, вполне возможно, даже лучше без подков; но в горах и на морском побережье было бы весьма полезно их иметь; путешественнику очень неприятно чувствовать и видеть, как лошади хромают по камням из-за отсутствия подков.
Глава XI
Сообщение о черкесских институтах. — Пши, или князья. — Уздени, или дворяне, — Токумы, или кланы. — Иллюстрация их юридических институтов
Обстоятельство, которое среди прочих способно поразить иностранца на Кавказе, — это повсеместная безопасность жилища и собственности. Его воображение, когда он пробирается сквозь труднодоступные ущелья и мрачные леса, естественно, населяет все вокруг разбойниками и рисует ему образы притаившихся в засаде бандитов за каждым поворотом и затененным участком дороги. Несколько недель пребывания здесь избавляют его от подобных заблуждений; получив жилище и имя своего хозяина, или кунака, взамен паспорта, иностранец испытает мало опасностей и будет принят с радушием, куда бы он ни направился, путешествуя по диким ущельям Кавказа столь же свободно, как если бы он передвигался по самым оживленным магистралям Европы; если же он настроен на приключения, то он будет разочарован тем, что на него никто не нападет и не устроит ему ловушки или засады. Однако, хотя двенадцатимесячный опыт утвердил меня в этом мнении, я должен тем не менее признать, что здесь должны быть сделаны некоторые исключения и что в некоторых отношениях характер народа более отвечает его природной дикости и что дух предприимчивости, хотя и контролируется и регулируется существующими здесь порядками, однако еще далеко не подавлен окончательно. Поскольку общепризнанные нормы поведения оказывают здесь, в целом, самое благотворное влияние и так как они полностью отличаются от тех, которые, существуют в любой другой стране мира (а надо сказать, что за исключением нескольких корреспонденций, посланных мною в газеты, еще никто не сделал попытки описать их), я льщу себя надеждой, что предлагаемое ниже исследование не покажется читателю лишенным интереса.
Может показаться неправдоподобным, что ни один из писателей, считающихся специалистами по этой стране, таких, как Паллас, Клапрот и Мариньи, никоим образом не упоминают об этих основных законах. Но факт состоит в том, что два первых вообще никогда не были в Черкесии, а последний, который был там всего лишь несколько дней и который, разумеется, блестяще использовал предоставленные ему возможности, мог не иметь достаточно времени для того, чтобы убедиться в их существовании, и еще менее для того, чтобы понять их значение и механизм их действия.
Заключение, к которому пришли эти авторы и к которому пришел бы любой другой, работающий в столь же трудных условиях, основывается на полученной информации о том, что, поскольку в этой стране есть князья и дворяне, следовательно, мир и порядок, существующие здесь, происходят от их управления. Подобный вывод, однако, представляется необоснованным. Я уже показывал, что в трех областях (т. е. в Натухае, Шапсугии и Абадзехии) власть «пши», или князей, сейчас, к добру это или к злу, равна нулю, а там, где она еще преобладает, как в средние века, и не контролируется высшей светской или духовной властью, является скорее элементом, ведущим не к безопасности, а к беспорядкам. Их власть, основанная, как и власть нашей феодальной аристократии, на предприимчивости, в горных районах, не склонных к принятию тирании ни в какой форме, может быть удержана только благодаря постоянным усилиям по ее навязыванию; всякое бездействие подрывает эту власть.
Во времена столь же давние, как и времена Юстиниана, мы находим в описании Прокопа, что имели место такие же беспорядки и революции (перевороты). Князья, говорит он нам, постоянно угоняли молодежь страны (их главное богатство тогда, как и сейчас), чтобы снабжать византийский рынок работорговли; но, в конце концов, народ поднялся и положил предел этим злоупотреблениям. Насколько верно нарисованная им картина соответствует современности! Один из самых смелых и неутомимых дворян в этих краях как-то жаловался мне на ослабление их власти среди натухаев, в то время как она еще довольно сильна в Задуге (Бжедуге. — Ред.); природу этого явления вполне можно понять.
Воля «пши»— закон для его подданных; они выполняют любое его приказание; куда бы он ни повернул свое ружье, сотня направляется в ту же сторону, и добыча, которую князья собирают во время своих войн, является наградой преданности его воинов. Эти мелкие сюзерены происходят, как кажется, из Кабарды и пронесли свое оружие во все уголки Черкесии. Их целью могло быть все что угодно, кроме установления там порядка и спокойствия, где бы они не появлялись; было бы действительно невероятно, чтобы алчность и наглость могли принести подобные плоды. Скорее всего именно им Кавказ обязан своей дурной репутацией; пленники, появившиеся во время их войн, образовали в этой стране класс рабов; как в древности, так и в нынешние времена именно рабы, в силу своей привлекательности, являются причиной и жертвами в одно и то же время этих разрушительных действий. С другой стороны, не следует думать, что врожденные пороки этой системы, как бы отвратительны они ни были, не маскируются и не лакируются внешними проявлениями храбрости, великодушия и учтивости; даже до сегодняшних дней мы замечаем в манерах этих вождей признаки, столь свойственные предписаниям рыцарского кодекса чести, — настолько, что Паллас не поколебался утверждать, что кабардинцы по своему происхождению были колонией тевтонских кнехтов. В областях, расположенных на кубанских равнинах, где имеются большие и процветающие селения, власть этих «пши», поскольку ее легче удерживать в руках, более стабильна и приобретает в силу этого более мирный и патриархальный характер.
Власть второго класса — «ворков» (ork), узденей, то есть дворян, кажется, содействует национальному процветанию в столь же малой мере, что и власть «пши». В своем богатстве и могуществе они ни в коей мере не превосходят токавов, или тлокотфлов (tlokothfles), то есть вольноотпущенников; правда, они упорно цепляются за свое достоинство и никогда не допускают смешение крови путем браков с тлокотфлами; однако последние, не стремясь загрязнить ее смешением, в то же время не признали ее хоть в малейшей мере лучше своей собственной, отказавшись признать за ней право на большую компенсацию, нежели за свою собственную; таким образом, класс узденей, лишенный этой последней привилегии, может рассматриваться лишь в качестве более высоко поставленной касты. Чтобы обезопасить блага мира и свободы, черкесам нужна была защита в иной форме, и они давно получили ее в виде установлений, которые, хотя и не известны остальному миру, весьма строго соблюдаются между ними.
Как и в Европе при феодальных порядках, где люди мирных наклонностей и занятий объединялись в города и приходы в целях своей общей безопасности, так и горцы, сопротивляясь насилию со стороны воинственных вождей, обрели защиту в лице добровольных объединений, которые, строго говоря, отличаются от первых, но столь же эффективны и более соответствуют образу их жизни и духу их страны; эти объединения не отрывают их от их полей и пастбищ, чтобы заточить их в стенах города, и даже не ограничены какой-либо одной местностью; единственными узами, объединяющими их, является клятва, которая, за неимением иных уз, налагает на них обязательства самого священного характера. Члены этих сообществ считают друг друга братьями, и чтобы подчеркнуть иллюзию того, что они и в действительности являются таковыми, браки между семьями внутри этого сообщества запрещены; это правило соблюдается настолько строго, что даже тогда, когда сообщество состоит из многих тысяч членов, как это имеет, например, место в могущественном клане Наткво (Natquo), это правило тем не менее остается в силе полностью и браки между людьми из состава его членов считаются кровосмесительными. Также в соответствии с этими представлениями замужние женщины, которые после принятия исламизма обязаны закрывать лицо чадрой, не колеблются открывать лицо перед любым мужчиной из их собственного клана, хотя зачастую этот мужчина, в силу того, что он живет абсолютно в другом краю страны, может быть для них совершеннейшим чужестранцем.
Таким образом, не будучи членами одного рода, члены этого общества обязаны оказывать друг другу помощь и поддержку, и в случае, если кто-нибудь из них будет убит, требовать удовлетворения за его смерть от клана его убийцы, каждый член которого в не меньшей мере, чем сам обидчик, становится ответственным за убийство, и пока возмездие не наступит, находится с ними во вражде. Штраф, установленный за убийство, составляет двести голов скота за убийство мужчины и сто — за убийство женщины. Поскольку штраф за убийство ложится на весь клан, клан требует исключительных прав в отношении наказания собственных членов. Каково бы ни было преступление — будь то убийство, кража, похищение и так далее,— совершивший подобный проступок может быть обвинен судом, и для каждого из этих преступлений установлено свое наказание; претензии уточняются жюри из двенадцати персон — по шести от каждого клана, — выступающих сторонами в тяжбе; его приговор должен быть единогласным. Штраф, если он устанавливается, выплачивается не совершившим преступление и не пострадавшим; он выплачивается и распределяется между членами соответствующего клана.
Действие этих законов благотворно как с точки зрения предупреждения преступлений, так и кары за совершенное преступление. Совершая преступление, каждый индивидуум отдает себе отчет в том, что он совершает преступление не только против непосредственно пострадавшего, но также и против собственного клана, который будет вовлечен во все последствия преступления и единственно перед которым он несет ответственность за него. Месть, с другой стороны, обезоруживается мыслью о том, что она лишает весь клан права на возмещение убытка, требование которого более полно отвечает его целям, навлекая на голову противника неудовольствие всего его клана. Принцип здесь тот же, что и в юриспруденции цивилизованных стран, которая делает каждого человека ответственным за его преступление перед всем обществом в целом; но он должен быть более эффективным, когда каждый член общества является не чужим другому, а его братом, чьи интересы непосредственно затрагиваются его проступком.
Влияние национального характера, когда возмещение зла, совершенного индивидуумом, возлагается на общество, к которому он принадлежит, довольно ощутимо; мотивы, по которым они этого требуют, основываются более на материальном интересе, чем на страстях. Нужно сказать, что, до тех пор, пока удовлетворение не предоставлено и распри не урегулированы, кланы находятся во вражде друг с другом и, встреться члены этих кланов в глухом месте, представитель обиженного клана обязан мстить и убить своего противника. Такой ускоренный итог решения споров, однако, покажется далеко не удовлетворительным его собственному клану, поскольку таким образом они теряют свое право требовать компенсации, и потому они прибегли бы к такому решению только в том случае, когда потеряли бы окончательно надежду на получение компенсации. Весьма любопытно, однако, наблюдать, насколько старательно члены кланов, находящихся во вражде, избегают встречи друг с другом. Предосторожности и уловки, к которым они прибегают в этих целях, могли бы показаться проявлениями трусости, если бы речь шла о поединке двух индивидуумов, но когда речь заходит об интересах, затрагивающих их кланы, это становится политикой и достойно похвалы.
Помнится, однажды мы направились на свадьбу в компании с Шимаф Беем. Прибыв на место, мы были встречены человеком, который предупредил его о присутствии противника. Приняв к сведению этот намек, он извинился перед нами и задержался. А его противник, из того клана, с которым шла вражда, когда ему сообщили о том, как складываются обстоятельства, тоже удалился — во-первых, из уважения к нам, а во-вторых, из почтения к княжескому званию противника (что не помешало бы ему, если бы они встретились, выстрелить). Довольно часто случалось так, что люди, которые сопровождали нас в путешествии, узнав, что на нашем пути могут оказаться те, с кем они были во вражде, делали большой круг, чтобы избежать встречи со своими противниками.
Весьма редко бывало, чтобы закон совершенно не принимался в расчет, хотя, принимая во внимание остроту ситуации или бедность клана, бывало так, что его исполнение откладывалось. В этом случае принимались меры к ускорению соглашения, — намекалось, что заборы будут уничтожены, скот похищен, рабы уведены и т. д.; и если эти намеки не принимались к сведению, то прибегали к наиболее открытому и решительному характеру репрессий — сносились головы, наносились раны, однако все это делалось с учетом окончательного итога — таким образом, чтобы баланс потерь сводился с положительным сальдо в пользу нападавших.
Таковы кланы в Черкесии, создаваемые не в интересах агрессивных и политических, но социальных и юридических. В этом отношении они полностью отличаются от кланов или племен других горских народностей, которые, проживая совместно и подчиненные все вместе одному вождю, являются готовым инструментом для осуществления его амбиций; напротив, члены черкесских сообществ, проживая отдельно друг от друга, не признают одного вождя. Когда они объединяются—для похода или набега — они собираются под знаменами не какого-либо племени или рода, а под знаменами какой-либо округи, или водного источника, вблизи которого живут воины. Дворяне вместо того, чтобы возглавлять их, как это полагают некоторые писатели, объединяются в сообщества (так же как и вольноотпущенники); все они различны, хотя иногда их объединяет общая клятва. Такого рода объединения не являются какими-либо исключениями; общество дворян, именуемое Чипакво, присоединяется к могущественному обществу токавов под именем Наткво, и именно благодаря этому объединению оно имеет ту власть, которой пользуется в области натухаев. Точно так же и абаты смогли приобрести такую степень влияния среди шапсугов, потому что они объединились с кланом токавов рублех.
Преимущества, которыми пользуется член богатого и могущественного клана, и трудности, с которыми сталкивается человек, которому выпало несчастье принадлежать к бедному и слабому клану, таковы, что они не могут быть компенсированы или уравнены личными качествами человека. Каждый чувствует, что для уплаты или требования штрафа средства его клана все равно что его собственные и в соответствии с этим основывается уважение его соседей. И это еще не все; в соответствии с лишенными предрассудков взглядами на собственность, которые здесь повсеместно процветают и которые почти не имеют ограничений среди членов общества, человек может претендовать на все, что ему может потребоваться. Например, если ему нужно обзавестись женой, а он для этого слишком беден, поскольку жены здесь — вещь дорогая, его общество проводит для него взносы. Жены членов клана, как бы строго ни соблюдалось право собственности на них при жизни мужа, после смерти мужа переходят в собственность своего рода акционерного общества, которое может располагать ими по своему усмотрению. Это одна из многих особенностей, в чем черкесские законы разнятся от Корана, который дает свободу любой жене, будь она даже рабыней по происхождению; после смерти своего мужа она становится сама себе хозяйкой и свободна выбрать себе другого.
Во всем, что имеет отношение к их законам и организации власти, черкесы до сих пор руководствуются нормами своих кланов; они не намерены позволять исламизму, каковы бы ни были его претензии диктовать первые (законы) и узурпировать вторую (власть). Они, правда, позволяют представителям исламизма занимать место в суде. Однако кадий, который председательствует в жюри, или скорее приглашается как консультант жюри, осуществляет незначительный контроль, он только толкует мусульманские законы, которые черкесы принимают или отвергают в зависимости от того, соответствует ли он их представлениям и обычаям. В другом месте было показано, что принципы, на которых базируются мусульманские законы, существенно отличаются от принципов, которые управляют кодексом кланов. В соответствии с ним никакое действие само по себе не является благим или преступным, но становится таковым в силу обстоятельств; кража или убийство, когда необходимо возмездие, могут стать не только оправданными, но превращаются в обязанность; не может действовать система, если она не имеет общепризнанного принципа, поэтому важную роль играет последний довод, благодаря которому здесь достигается справедливость. До каких бы пределов, однако, исламизм ни господствовал в качестве религиозной доктрины и в том, что касается его обрядов и ритуалов, он все еще в своих административных прерогативах остается чуть более чем мертвой буквой и будет оставаться в таком положении, пока не будет облечен властью более высокой, чем власть кланов. С другой стороны, установление верховной власти было совершенно не совместимо с их порядками; и когда сами черкесы говорят об этом, они ни в коей мере не думают, что с ними это может случиться; изменения в этом смысле напрашиваются, но их вызывают не внутренние потребности, а давление извне. Черкесы горячо привязаны к своим порядкам, и так как каждый черкес чувствует свой вес и свое участие в их осуществлении, его предрасположение в их пользу растет с его ростом и укрепляется с укреплением его общественного положения. А поскольку, чтобы добиться преимуществ военной и политической организации, они должны подчиниться правительству, это с самого начала ведет к коллизии с кланами, так как они, конечно, будут противиться передаче права контроля и наказания своих членов в чужие руки, кто бы это ни был. Если бы можно было преодолеть эти трудности, кланы, а скорее их остатки, представляли бы собой неплохой материал для создания правительства. Они уже имеют опыт в сборе собственности и справедливого обложения для выплаты штрафов, и мало оснований для сомнения, что тот же механизм окажется вполне пригоден для сбора подоходного налога, в то время как статистическая информация, которой располагает общество в отношении состояния собственных дел, также может быть с пользой принята в расчет.
Я уже отмечал, и для читателя, который хочет составить правильное представление о государстве черкесов, нет нужды часто повторять, что чертой, отличающей эти кланы от кланов в любой другой стране, является то, что единственными объединяющими их узами является клятва, подкрепляемая каждодневным опытом ее преимуществ, а также то, что они рассеяны по разным областям вперемежку с членами других кланов. Причины этого отделения я не надеюсь разъяснить достаточно полно, но их две, довольно очевидных. Членам клана вне зависимости от того, сколько семейств туда могут входить, — а иногда, как я уже отмечал, их может быть несколько тысяч, — не разрешены браки внутри их клана — правило, которое оказалось бы в высшей степени затруднительным, если бы они все проживали в одной местности. Другая причина, которая могла привести их к мысли о необходимости жить в различных местах, это то, что намного легче добиться правосудия со стороны членов другого клана, чем среди своих, когда нет такой концентрации членов своего клана, чтобы их могли бы к чему-нибудь принуждать. Мы поймем это лучше, когда вспомним, что проживание рядом друг с другом делает людей только индифферентными соседями и что клан в Черкесии — это только большая семья, чьи споры тем труднее решать, что среди них нет признанных лидеров, и что чем дальше они живут друг от друга, тем большими друзьями они являются. Однако, каковы бы пи были причины их отделения, в результате его кланы стали бесполезными для целей войны и для национальных интересов. Для организации в военном отношении местные влияния, как я уже показывал, имеют куда большую пользу и значение; и на совете, так же как и на поле боя, их могущество (имея в виду социальные и юридические элементы) неощутимо, тогда как влияние князей и дворян, будучи военного и феодального происхождения, все еще остается значительным, хотя личные заслуги и качества имеют даже еще большее значение.
Нам остается рассмотреть характер этих установлений в моральном плане, который, после того, как я признал, что воровство и убийство оправдываются между ними, может показаться весьма сомнительным. Но прежде чем их полностью осудить по этой причине, не лишним было бы вспомнить, что те же самые вещи санкционируются в практике самых цивилизованных наций, и что во время войны мы грабим и убиваем с куда меньшими угрызениями совести и в куда больших масштабах, чем это делают черкесы. Разница, однако, состоит в том, что в цивилизованных странах во внутренних делах отправление правосудия возложено на правительство и ему принадлежит исключительное право осуществлять карательные функции; таким образом, нет более никакой необходимости в осуществлении насилия и обмана в отношениях между индивидуумами, и религия призвана к тому, чтобы объявить их абсолютно недопустимыми. Эти предписания религии забываются, однако, во внешних отношениях страны.
Черкесия, как я объяснял, состоит из многих независимых сообществ, перемешанных между собой, однако сохраняющих свою обособленность во имя совместной защиты интересов членов каждого из них: состояние вещей, которое вызывает враждебные или дружеские отношения среди населения, когда в руки каждого вложено оружие для осуществления правосудия, таким образом, несовместимо с позитивным пониманием добра и зла. Именно в этом отношении черкесы являются пока лишь номинальными последователями исламизма.
Между тем не вызывает сомнения, что эти смешанные связи в обществе ведут в народе в целом к развитию, моральному и интеллектуальному, значительно превосходящему то, что достигнуто современной цивилизацией. Только путем противопоставления и сравнения может быть по достоинству оценено значение различных вещей; и здесь каждый человек превращен в арбитра — его реакция ускорена, его суждения усовершенствованы практикой. Здесь, конечно, очень мало или совсем ничего нет от знания как результата изучения; здесь много от «мудрости», как говорит Бэкон, «существующей вне нас, выше нас и познающейся путем созерцания». Это, короче, высшее развитие той способности, которая поднимает черкеса неизменно к высшим степеням могущества и достоинства, на какую почву он ни был бы перенесен.
Чтобы сделать заключение относительно наблюдений, с которых я начал: результатом сочетания этих внешне противоречивых элементов социальной системы является гармония, отнюдь не отрицательного свойства; и в стране, где ружье, пистолет и кинжал составляют неотъемлемую часть костюма каждого мужчины, сознающего всю гордость и независимость, которыми это оружие призвано его облекать, понимание общественной ответственности таково, что оно порождает умиротворяющее воздействие. Ни в какой другой стране мира манера поведения людей не является столь же спокойной и достойной, и ни в одной другой стране чужестранец, после того, как он отождествлен с одним из кланов — а эту привилегию он приобретает, став гостем одного из членов клана, который становится во всем ответственным за него, — может путешествовать в большей безопасности. В течение всего нашего пребывания здесь я слышал всего об одном убийстве, и так как обстоятельства, сопутствовавшие ему, удачно иллюстрируют в целом систему, которую я пытаюсь описать, я расскажу о них здесь, хотя это убийство случилось за несколько месяцев до моего отъезда из Черкесии.
Одним прекрасным весенним утром в сопровождении Османа, моего верного оруженосца, я отправился из Семеза по горам к дому Мехемета Хаджи Оли, судьи в Бутчеджике, путь которому занимал около трех часов. По прибытии в это очаровательное уединенное поселение меня препроводили в гостевой дом и сказали, что его милость занят в это время на совете, который происходил где-то по соседству с целью избавить от нескольких очень дурных личностей округу, которую те терроризировали своими набегами. Добрые люди, прослышав о моем прибытии, направили туда гонца и просили, чтобы я извинил отсутствие судьи до вечера, поскольку было очень важно, чтобы дело, которое в тот момент занимало их внимание, было доведено до конца. А тем временем, чтобы поддержать мои духовные силы, мне со всех сторон предлагали всякого рода яства и прохладительные напитки вкупе со здоровенным быком, предназначенным для одного ужина. Наконец появился судья в сопровождении главных старейшин округи. Объясняя мне свое отсутствие, он вошел в детали дела, которое они расследовали. В течение нескольких последних месяцев было украдено такое множество овец и лошадей, что пришлось установить более строгую охрану, и это в конце концов привело к тому, что злоумышленники были схвачены — ими оказались три брата, которых соседи уже давно подозревали в этих неблаговидных делах.
Как только на суд явилось компетентное число членов их собственного клана, суд начался обычным образом, то есть обвиняемым предложили поклясться на Коране. Характер и значение подобной клятвы я опишу в другом месте, так как они могут показаться крайне удивительными. Должен сказать, что даже пыткой нельзя добиться более полного признания, чем это бывает при подобной процедуре. К стыду и ужасу своих сородичей братья признались в целом ряде грабежей, совершенных ими в разных районах области, уплата штрафа за которые привела бы не только их самих, но и всех, кто был с ними связан, на грань полнейшего обнищания. Вследствие этого обстоятельства расследование приобрело весьма серьезный и сложный характер, и поскольку решение представлялось очень трудным, оно было отложено на следующий день. Судья, который никогда не упускал возможности превознести законы Корана по сравнению с недостойными качествами суда кланов, был за прямое применение не последних, а первых к правонарушителям безотносительно к чему-либо, кроме их преступления. Ища поддержки своим взглядам, он призвал меня в свидетели того, что законы Корана и английские законы в этом пункте совпадают.
Однако, хотя черкесы кажутся достаточно наслышанными о том, что у нас к ворам относятся без лишнего сочувствия, они упорствуют в мысли о том, что их обычаи являются самыми лучшими. ...Они остаются приверженцами своей системы штрафов и наказаний. Тем не менее все с облегчением вздохнули, узнав на следующее утро, что виновные скрылись и бежали в Россию, исчезнув ночью в направлении Кубани, — обстоятельство значительно облегчившее состав преступления и его последствия для членов их клана. Я решил, что на этом все кончилось, и тем же утром отбыл с Османом обратно в Семез. Наш путь лежал большей частью через густо поросшее ущелье в горах, которые отделяют нашу долину от долины Сука. Мы спускались в нее по каменистой тропе, которую образовало среди кустарника русло полностью пересохшего ручья, когда неожиданно Осман, державшийся до этого сзади, быстро подскакал ко мне и, пустив свою лошадь вперед, прокричал: «Вас хаф ши». На приветствие ответил мужчина, выскочивший из кустарника, где он прятался почти у копыт наших лошадей.
Никогда я не видал ничего более убого-дикого среди человеческой породы, чем стоявшая перед нами личность... Не имея другого оружия, волосатое чудовище держало в руке большой нож, что вместе со свирепым выражением его глаз, уставленных на нас, заставляло подумать, уж не собирается ли он на нас напасть. После секундного колебания он повернулся и скрылся в ближайших кустах.
Осман покачал головой и сказал, когда он скрылся: «Этот парень неспроста оказался здесь; он может быть не один; давайте лучше, господин, убираться отсюда подобру-поздорову». Мы одновременно ускорили шаг, а что-нибудь через милю встретили группу всадников из Семеза, которые повернули вместе с нами и сопровождали нас на протяжении более чем мили — жест уважения, который оказывается важным гостям в этих краях и который Осман счел вполне уместным при данных обстоятельствах. От них мы узнали, что прошлой ночью в ближайшем соседстве от нас произошло убийство и что об убийце известно, что он был одним из подсудимых на вчерашнем суде. Нам тут же пришло в голову, что головорез, которого мы только что видели, должен быть как раз тем самым человеком, и я хотел, чтобы Осман дал его описание нашим попутчикам, чтобы те могли немедленно предпринять меры для его обнаружения, что они могли, как я думал, легко сделать, так как они были на лошадях и хорошо вооружены. Но они едва удостоили меня ответом, сказав, что могут передать необходимую информацию кому-нибудь из клана убийцы, сами же они отказались вмешиваться в это дело (в тот момент их поведение показалось мне необъяснимым) и, проводив нас до склона холма, возвышавшегося над нашей долиной, они покинули нас и отправились своим путем.
Картина, которая предстала передо мной, когда я смотрел вниз на наши жилища, была не менее нова, чем впечатляюща. Кладбище, примыкавшее с одной стороны к кустарнику, окружавшему наш дом, состоявшее из нескольких груд камней, каждая из них со столбиком сверху и у основания, было заполнено теперь толпой семезских матрон. Их собрала там мать убитого юноши, чтобы совместно попричитать над могилой, которой только что был предан труп юноши. Шум, поднятый ими, был результатом если не подлинного горя, то, как минимум, искусной имитации его. Он сводился единственно к вою «Вай! Вай! Вай!», но был далеко не монотонным, по временам он опускался до низкого, придушенного вопля, повторяясь как жалобное блеяние множества овец, а затем превращался во взрыв страстной и несдерживаемой жалобы, которой вторило эхо в долине.
...По возвращении домой я узнал новые подробности...
...Его (убийцу) видел старый Эмин Уга; повстречавшийся с ним на той же самой дороге. Тот спросил его: «Какие новости из Сука?» и приблизился к нему, стараясь схватить его оружие, однако Эмин, будучи настороже да к тому же не из трусливого, десятка (он раньше служил бейрактаром в Анапе), наставил на него свой пистолет — «Прочь, убийца!», — крикнул он, — «ты уже обагрил свои руки невинной кровью; хочешь новой жертвы?». После этого он крикнул: «Огмаф! Огмаф!» («до свиданья, до свиданья!») и скрылся в лесу.
Услышав эту историю, я спросил у Эмина, почему он не пристрелил этого человека, хотя знал, что он убийца. «Упаси бог, — ответил он, — я бы втянул себя и своих близких во вражду с его кланом. Кроме того, мальчишка, которого он убил, был не из нашего клана; а если бы он и был из нашего клана, мы бы предпочли штраф из двухсот быков, чем его никому не нужную жизнь, которую люди из его собственного клана, вне всякого сомнения, постараются укоротить, поскольку она оказалась для них слишком обременительной». Такова в точности точка зрения заинтересованных сторон, которые отклонили предложение, сделанное им кланом убийцы, доставить им убийцу связанного по рукам и ногам, а настаивали на штрафе. Следствием этого было то, что во время этих переговоров виновный получил возможность беспрепятственно исчезнуть, и все избегали его как зачумленного, не столько из страха, сколько из нежелания впутываться в неприятности с его кланом. Наконец, его клан, чтобы убийца не имел возможности его скомпрометировать новыми злодеяниями, окружил гору, где он нашел убежище, и захватил его. Затем он был осужден на смерть старейшинами, его притащили на берег моря, привязали к нему камни потяжелее и швырнули со скалы.
|